Евгений ПРАСОЛОВ

20.02.1941

 

МОЙ ТЕСТЬ - ГЕРОЙ ВЕЛИКОЙ ОТЕЧЕСТВЕННОЙ

Воспоминания

 

Я уже как-то писал о том, что не очень мне нравится слово «участник» по отноше­нию к тем, кто воевал. Рассуждая при этом, что можно говорить об участии в каком- нибудь, скажем, митинге, в забеге на дистан­цию, в конкурсе, в ограблении банка наконец. Но в войне (читай: в защите Родины) и - при­нять участие?! Нет, это что-то не то. Поэтому и предлагал (по аналогии с бытовавшим в пору моей молодости общим и устойчивым выражением в отношении к старым ветера­нам «герой Гражданской войны») называть нынешних ветеранов так: «герой Великой Отечественной». Чего они все, вне всякого сомнения, заслуживают.

Что же касается моего тестя (Михаила Тихоновича Шульженко), то, когда его при­звали на войну, дали ему на двоих с его зем­ляком одну винтовку образца 1905 года со словами: «Другую отнимете у фрицев». Зем­ляк был хохол, звали его Мыкола. Говорит он моему тестю:

- Нэ горюй, Мыхайло, мы у нэмця нэ будэмо винтовку видниматы, а зараз - пуле­мёт. Вот тоди и повоюемо.

Шутник, значит, был. А с такими Тёрки­ными на войне, по рассказам самих же ветера­нов, всегда легче воевалось. Правда, у наших героев до пулемёта тогда дело не дошло (это был один из самых тяжёлых для страны пери­одов войны), а оказались они через некоторое время в окружении и попали в числе мно­гих других в плен. Тестя осколком снаряда ранило в правую руку повыше запястья. Оско­лок остался сидеть в руке, хотя и не глубоко. Всех пленных, кто не мог совсем идти, немцы добили выстрелами в голову, остальных погнали. Гнали двое суток, на третьи остано­вились в каком-то месте, там предстояло рыть окопы. Рана у тестя к тому времени уже загноилась, рука покраснела и опухла, начался сильный жар, и тесть уже плохо чего сообра­жал. Похоже, начиналось заражение, Мыкола, сам еле державшийся на ногах, мрачно шутил:         

- Яка пильза будэ от тэбэ нэмцям?

Он и ещё  один пленный выковыряли ножом из раны товарища осколок, обрывки застрявшей там одежды с землёй, заставив тестя скрежетать зубами и корчиться от боли. Рану промыли и перевязали подручным материалом, приложив несколько найденных на месте листьев подорожника.

Окопы рыли под удары палок и свист и поток, кормили их какой-то баландой два раза в сутки - утром и вечером. Спали под открытым небом. Многие из раненых, теряя последние силы, утром не могли уже встать. Их добивали и оттаскивали в общую яму. Был твёрдым кандидатом в эту яму первые несколько дней и мой тесть, но друг Мыкола всякий раз из последних сил заставлял его подняться, а когда шли в колонне к окопам, незаметно для охранников поддерживал,  не давая упасть во время ходьбы. Потом рана стала понемногу заживать, крепкий организм и воля к жизни взяли своё. А жить  хотелось - дома ждали красавица жена и пятилетняя дочурка.

Как то среди ночи немцы подняли весь лагерь,  построили в две шеренги и стали  выхватывать пленных и заталкивать в стоящие рядом  машины.

- Если на расстрел, скажу, что я ещё не докопал окоп, - попробовал было и здесь пошутить наш хохол, но, видимо, слишком громко – плеть  стоящего рядом охранника тут же рассекла лоб и щёку говорившего.

Ехали с потушенными фарами, значит, близко фронт, там - свои. Прибыли на железнодорожную станцию, занялись разгрузкой вагонов. Немцы были чем-то очень возбуждены  и спешили, удары плетьми так и сыпались на пленных. Вдруг налетели самолёты, посыпались бомбы. Трещали пулемёты, захлёбывались лаем зенитки, рвались бомбы, взрывались ящики со снарядами (их-то и выгружали пленные из вагонов), и вдруг огромный огненный столб взметнулся в небо и прогремел страшной силы взрыв, разметав­ший всё вокруг. Это бомба угодила в вагон со снарядами. Но два наших друга были уже довольно далеко от этого ада, они бежали в ту сторону, откуда прилетели самолёты.

Бежали долго, пока совсем не выби­лись из сил и не упали. Светало. А когда рассвело, беглецы обнаружили, что они нахо­дятся между своими и немцами, так сказать, на нейтральной полосе. Поползли в сторону «своих». Вдруг оттуда прозвучал одиноч­ный винтовочный выстрел, как бы спраши­вающий: свои или чужие? И тогда, позабыв о всякой опасности, они вскочили и побе­жали к своим, размахивая руками и крича: «Свои! Свои! Русские!». И тут мой тесть почувствовал, как обожгло его ногу и что-то горячее потекло по ноге в сапог. Вгорячах он ещё немного пробежал следом за Мыколой и что-то уже хотел ему крикнуть, как вдруг тот, странно взмахнув руками, упал, как под­кошенный, уткнувшись головой в траву. Под­ползи к другу и убедившись, что тот мёртв (пуля снайпера попала в голову), тесть, уже теряя последние силы от большой потери крови, всё же дополз до бруствера передней траншеи, где его подхватили бойцы и вта­щили внутрь. Тут же оказали первую помощь и отправили в санчасть.

Но на этом война для моего тестя, конечно, не закончилась. Оправившись от второго ранения и потери друга, пройдя благополучно через все вопросы и допросы Смерша (советской внутренней контрраз­ведки) по поводу своего пленения, он был временно, пока не заживёт получше нога, причислен к обозному взводу. Здесь ему, потомственному крестьянину-колхознику, было не привыкать работать с лошадьми: исправно чинил сбрую, умело ремонтировал колёсно-тележный транспорт, всегда вовремя доставлял к месту назначения любой груз, будь то борщи-каши для солдат или же бое­вые снаряды для врага. Но однажды во время жестокого боя, подвезя к стреляющей пушке несколько ящиков со снарядами, он вызвался заменить на время убитого на глазах поднос­чика снарядов. В этом бою его снова ранило, и очень серьёзно: осколок вражеского сна­ряда попал в поясничную область и крепко там застрял где-то у позвоночника. Прова­лялся немало времени в нескольких госпита­лях и был комиссован «по чистой». С оскол­ком в спине. Был настолько слаб и немощен, что командование отправило его домой с провожатым.

Только и на этом не закончилась война для моего тестя. Потому что ждал его дома удар  похлеще трёх ранений вместе взятых: измена его любимой красавицы жены. Но это другая история. Тесть же - заботами  и  самоотверженными усилиями матери с отцом, перевёзших умирающего сына от загулявшей  невестки в свою хату (на обычной двухколёсной  тачке), со временем оклемался, крепко  встал на ноги и женился на прекрасной женщине (колхозной, между прочим, трактористке), родившей ему дочь (мою будущую жену) и сына-богатыря. Работал кузнецом  и пользовался большим уважением односельчан. Был страстным садоводом-мичуринцем, развёл прекрасный сад и завёл пасеку. Только подолгу сидеть и любоваться плодами своих рук, как это обычно делают садоводы и пасечники, не мог: не давал засевший в спине осколок снаряда. Да и некогда было ему сидеть.

Писатели о войне. Проза. Евгений Прасолов // Писатели и художники Белгородской области о Великой Отечественной войне / [ред. совет : Е. С. Савченко и др. ; редкол. : О. А. Павлова, И. В. Лазарев, В. Е. Молчанов и др.] . – Белгород, 2015 – С. 168-170.